Алексей, 54 - 20 апреля 2014 20:28

(Продолжение к записи 20.04.14. в 20.25.). (стр. 255) Из тетради Профессора: "Говорят, что сильный дух закаляется душевными испытаниями. Так может и разум способен закалиться? А если так, то можно ли придумать для этого лучшее место, чем наш город? Забавный вывод. Но почему и нет? Неужели в нашем Городе нет людей, столь сильных духом - сильных изначально, - что могли бы не просто выжить, но и извлечь урок для себя? Наверняка, таковые есть. Ведь в прежние годы именно такие вот испытания - войны, стихийные бедствия, разрушения - ковали и вторили лучших представителей рода человеческого. Но войны и стихия - это явления привычные, явления, к которым мы все заранее, генетически (спасибо истории человечества) подготовлены. А Город наш... Интересно, какой дух он способен выковать в своей нечеловеческой и запредельной кузнице? Какой новый человек может появиться в итоге? Да, это, наверное, звучит не по-доброму, может быть, это даже интеллектуальная жестокость, но если разобраться... Всё, что меня не убьёт - сделает сильнее...".
(стр. 256) Интересно, - подумал Виктор, - а как там теперь в Городе. Сколько прошло лет после выхода от туда? Годы... Там, наверное, тоже весна. Странная, мёртвая городская весна. Местные обыватели пребывают в глубочайшем убеждении, что людей - живых людей, переживших катастрофу, - в Городе нет. Конечно, зачем властям врать по такому скользкому поводу? Да и каким, интересно, образом, можно скрыть столь вопиющий факт?
Раньше Виктору часто приходилось выслушивать подобные, совершенно здравые рассуждения какого-нибудь образованного, вполне почтенного и серьёзного господина. И он соглашался с этими рассуждениями и выдвигаемыми абсолютно безукоризненными аргументами, а у самого перед глазами стояли заросли поющих свою жуткую песню кактусов, полчища взбесившихся от голода крыс, бродящие по мёртвому лесу марева, готовые убить всё, что встретиться им на пути. И трупы, десятки, сотни трупов в том подземелье. Иногда Виктору даже не верилось, что тот бункер и сумасшедшие, что сидели в нём до последнего, были порождением, плоть от плоти, разумом от разума этого сытого, сонного, заплывшего жиром самоуверенности и благости, причёсанного и прилизанного мира, который теперь был и его, Виктора, домом. Теперь эти воспоминания не выхывали в нём, как прежде, никаких эмоций, никакой бывшей ещё совсем недавно бури бессильного негодования. Что-то переменилось в нём самом. А может, и не переменилось, а просто стало чем-то совсем иным, обросши новыми подробностями этого мира. Что-то такое особенное, что было совершенно лишним, но и помогало жить одновременно. Раньше помогало. А теперь вот стало какой-то осыпающейся коростой. Теперь весь этот мир, все люди, живущие вокруг и занимающиеся своими, безусловно важными (для них самих) делами, - всё это казалось Виктору... Не жестоким, нет, не слепым, как он предполагал много лет назад, выбравшись из Города, а просто игрушечным. Ненастоящим. Вроде детской комнаты, где плюшевый тигр не норовит выгрызть ничьи внутренности, револьверы стреляют мягкими, не ранящими резиновыми пулями и где всякое поражение - не более, чем поражение. Не смерть, не увечье, а просто неудача и повод, чтобы начать всё сначала, сделать ещё одну попытку или просто бросить всё к чёртовой матери и заняться каким-нибудь другим делом. Виктор чувствовал себя чужим в этой огромной, набитой, зачастую совсем не игрушечными игрушками, детской комнате. Чужим, посторонним и неуместным. Он понимал законы этой детской комнаты, но не желал втягиваться в эту игру для взрослых. Хотя бы потому, что понимал: это - игра. Пусть чересчур реальная, пусть с возможным смертельным исходом. Пусть. Тем больше поводов не ввязываться. В конце-концов, игру определяет не степень её опасности, а надуманность правил. Виктор не хотел играть по этим правилам просто потому, что за ними не было ничего, кроме выдумок человечества.
Однако никакой тягости и одиночества в связи со столь мрачными своими умозаключениями Виктор не ощущал. Наоборот, он даже научился получать удовольствие, наблюдая за игрой со стороны.".